В лесу все было проще. В наступающей темноте я гнался с Ванечкой и в точности был уверен, что он вредитель и враг, самый большой вредитель и самый большой враг в истории человечества. Нечто такое, чего не должно существовать.
Теперь я думаю: со стороны это все еще могло выглядеть, как детская игра.
А кроме того, было важно, что мы именно дети. Эта детская уверенность в том, что в лесу с тобой ничего не случится и тебя не найдут. Эта детская уверенность в том, что догнать и обезвредить врага нужно самому и молча, только так можно стать героем.
Меня очень испугала перемена, которая во мне произошла. Я очень привязан к Ванечке (не напишу в прошедшем времени), он мой друг и в то же время, заподозрив нечто ужасающее, я, ни секунды не думая, кинулся за ним, как древняя рептилия, среагировавшая на движение.
Мы очень быстро углубились в лес. Он оказался темнее и гуще, чем я думал. Но я не испугался, что потеряюсь. Не испугался, что травмируюсь, упав, хотя обычно я бдителен и тревожен во всем, что касается техники безопасности.
– Стой! – крикнул я. – Стой по-хорошему!
Такая детская фраза, разве нет?
Ванечка снова засмеялся, смех его разнесся по лесу, и мне показалось, что я слышу его со всех сторон.
Это могло быть так.
И я подумал: он может заставить меня остановиться.
Он может заставить меня потеряться.
Он вообще может свести меня с ума.
А я ведь ничего не умею, думалось мне, ничего не могу, что у меня есть такого, чтобы суметь его поймать, привести к Эдуарду Андреевичу и спасти мир?
Моего забавного и доброго друга Ванечку, с которым мы познакомились благодаря удивительной истории с собакой Найдой.
С ним мы делали кормушку для птиц.
Сидели на дереве.
Он дал нам попрощаться (теперь – никаких сомнений) с Володей.
Он был ко мне добр, хотя, может быть, он знал, что однажды я буду гнаться за ним вот так.
Вдалеке я слышал голоса взрослых, нас звали, но мы не откликались. Не знаю, как так вышло, что мы углубились в лес столь быстро и незаметно. Я бежал и не думал о том, что могу потеряться, это не было важным, не страшило меня.
Наверное, будет неверно сказать, что я не знал себя такого. Но я точно не знал, что могу быть таким в этой страшной степени.
Тогда мне не вспомнился разговор с Дени Исмаиловичем о том, что мы здесь, на Авроре, такие же люди, как все другие. А теперь вспоминается. И я не уверен, что сам с собой согласен.
Я почти услышал в голове голос Бори:
– Быстрее, чем когда-либо прежде!
Он часто говорил так о себе после забегов и даже если не был быстрее всех – тоже.
В конце концов Ванечка чуть замедлился, он бежал быстрее меня, но и устал быстрее. В темнеющем лесу его толстовка казалась не просто красной, а пропитавшейся кровью. Я схватил его за рукав, дернул к себе, вцепился уже в руку, он выкрикнул что-то, и мы повалились на влажную, усеянную палыми листьями землю.
Мы оказались в незнакомом месте, под по-ночному черными кронами деревьев, в сгущающейся темноте едва ли было видно хоть что-нибудь. Мне было тяжело дышать, в горле, в груди все жгло. Я подмял Ванечку под себя, крепко прижал его к черной земле.
– Кто ты такой?! – спросил я.
Ванечку все и забавляло и пугало.
Он сказал:
– Волчок-дурачок!
И засмеялся, запрокинув голову, и в самом деле из глубины его глотки, вместе со смехом, исходило какое-то звериное рычание. Если это и сказка, то очень-очень страшная.
– Нечего смеяться! – сказал я, и мне очень захотелось заткнуть ему рот рукой. И закрыть ему глаза – таким пронзительным стал его взгляд.
Вдруг я увидел, что один его зрачок больше другого. Это могло быть признаком инсульта, я где-то такое слышал, и первым делом я заволновался, а потом подумал: он не человек.
Я не человек.
Никто из нас.
– Ты лгал мне все это время!
– Но я не лгал!
И в этом Ванечка был прав – он мне никогда не лгал. А если бы лгал, то как легко бы я это понял. Ведь главная сила во всей Вселенной или во всяком случае в огромной ее части досталась идиоту.
– Я не лгал! Не лгал! Не лгал! – кричал он. В конце концов, его голос совсем перестал напоминать человеческий. Я подумал о том, что у меня в руках вовсе не мой хороший друг, а нечто совсем чужое, что сидит в нем, как в коробке, или одето в него, как в костюм.
Но он в то же время казался мне беззащитным.
Я старался не причинять ему боли, но держал крепко. Связать ему руки? Я мог, у меня был пояс. Ударить его так, чтобы он потерял сознание? Я мог, я обладал для этого необходимыми навыками.
Но разве Ванечка не мог остановить мои руки? Не мог заставить меня сидеть здесь, в лесу, пока он не выберется, или даже покончить с собой?
Я ничего об этом не знал, но теоретически это было возможно.
– Я должен доставить тебя обратно! Нужно вызвать КБП! Ты можешь представлять опасность!
А Ванечка вдруг, прекратив вырываться и дергаться, снова установился на меня своими яркими глазами, один зрачок – узкий, почти точка, а другой – совсем широкий.
– Почему ты меня не жалеешь? Так хочешь быть героем? Такая ты хорошая собака?
Ванечка показал мне зубы, они теперь были будто бы острее, чем полагалось.
– Я такой слабый, – сказал он. – Я ничего не умею. Почти ничего не понимаю. Отпусти меня, Арлен! Я же прошу! Я же прошу! Прошу! Прошу! Прошу!
Так же чувствовал себя и я. Мы оба ничего не умели и ничего не могли. Оба ничего не понимали. И оба так сильно друг друга испугали. Ванечка бился подо мной, как подранок, но в то же время в самих его завываниях я слышал нечто очень чужое и страшное. Мне вспомнились старые земные истории о чертях.
Он правда казался пугающим. А я, наверное, пугал его.
– Успокойся, – сказал я. – Ты просто должен быть под присмотром. Так просто будет правильно. Безопасно.
И вдруг я понял, что соврал. Впервые соврал в таком серьезном деле по-настоящему. Ванечка, если только я не ошибался, представлял крайнюю опасность. Все вокруг думали, что такой силы в мире больше нет, что ее нет уже больше сотни лет.
– Руки еще пахнут мясом, – сказал вдруг Ванечка и весь как-то обмяк.
Я попытался вздернуть его на ноги, и в этот момент Ванечка вцепился мне в горло.
Точно так же, как я когда-то, будучи еще совсем малышом, вцепился в горло Боре. Я закричал, больше от неожиданности, а Ванечка вылез из-под меня, ударил меня ногой в лицо, и все обожгло кровью.
– Нет! Не пойду! Никуда с тобой не пойду!
Все перед глазами стало светлее, как оно часто и бывает в такие моменты, замерло в адреналиновой вспышке. Я поймал его за ногу, с силой потянул на себя, и Ванечка проехался по земле, захрустели сухие веточки.
Ванечка завопил, и в этом вопле мне все было совсем незнакомо.
– Арлен! Арлен! Арлен!
Я же предпочел не тратить время и дыхание на разговоры. Если я ошибаюсь, ему ничего не будет, подумал я, и это неожиданно оказалась обычная, разумная и человечная мысль, не такая механическая, как все предыдущие.
Но все-таки в глубине души я знал, что не ошибаюсь. Я это чувствовал всем собой, я это видел, я это слышал.
Сейчас я осознаю, как чудовищно было хватать его за ногу, лежа на грязной земле, тянуть за собой, думать о том, как покрепче схватить, как обездвижить. Сейчас мне это и понятно, и больно. А тогда все было странным, неясным и в то же время совершенно простым.
Моя мама (да, наверное, так говорят многие мамы) всегда утверждала, что нет слова «хочу», есть слово «надо».
Я ни секунды не хотел этого: пугать, делать больно. Но я знал, что так нужно поступить ради цели большей, чем я, чем то, что я думаю, чувствую или хочу.
А поэтому все было легко. Словно передаешь управление собой автопилоту.
Ванечка резко развернулся, в руке у него был зажат камень. Он ударил меня по руке с такой силой, что мои пальцы онемели, и боли я почти не почувствовал, однако они разжались сами собой, и я увидел лопнувшую кожу, неестественный их изгиб.
